из рук.
— Санди только что после простуды. Он не выносит сквозняков! Его надо устроить в теплом месте! — закричала она.
И началась беготня по всему дому в поисках комфортабельного помещения для Сандика. Наконец его поместили под столом в столовой.
Микадо со своей корзинкой отправился за шкаф, поближе к печке. Почему? Вероятно, потому, что он происходил из жарких стран. Хотя, правду говоря, на дворе было лето, солнце палило нещадно, а значит, было достаточно тепло даже для японского аристократа. Зато печь была холодная, как ледник.
Сандик, едва его уложили на место, поднялся со своей подушки, громко зевнул, сморщился, словно у него был во рту лимон, и презрительно обвёл всё вокруг своими вытаращенными глазами.
«Мне тут вовсе не нравится! Что это за дом? Что за люди? Ходят и ходят! А бедная больная собака не знает покоя!» — жаловался он.
Но, видимо, всё же решил ближе познакомиться с нашим домом — вылез из корзины. Боже, какие длинные были у этой собачонки ноги! Казалось, что он стоит на ходулях.
На ходу он так высоко поднимал ноги, словно из грязи их вытаскивал. Весь он был какой-то изломанный, нескладный… И злой! По глазам видно было, что он с большим удовольствием укусил бы каждого из нас в отдельности и всех вместе своими жёлтыми зубами.
Может, этот Сандик и был там каким-то особенно породистым, но красотой он не отличался, это факт.
Он обошёл своей нескладной трусцой всю столовую, заглянул даже в коридор, который вёл в кухню.
И там наткнулся прямо на кошку Имку, которая, соскочив со шкафа, шла на прогулку.
При виде пса во фраке кошка остолбенела. Сначала она припала к земле, потом вдруг как выгнется дугой, как фыркнет, как закричит:
«Прочь, прочь, прочь!»
И хлоп по морде — раз, два!
Он заскулил, запищал, завизжал и кинулся к своей хозяйке.
Скандал!
— Как можно держать в доме такую бешеную тварь! Мой Сандик такой нервный. О, как у него сердечко бьётся! Искалечила его эта бешеная кошка! А может, она и вправду бешеная?
Тут уж тётка Катерина не выдержала:
— Может, ваш пёс и нервный, но чтобы наша кошка была бешеная или сумасшедшая — прошу прощения!
И ушла на кухню, с треском захлопнув за собой дверь.
Несмотря на это, не желая быть негостеприимной, тётка всё же выставила Имку во двор и заперла дверь на замок.
Потому-то собаки и не могли попасть на кухню. Сандик в утешение получил котлетку.
Он был так снисходителен, что съел её. А котлета была, увы, хоть и рубленная, но из обычной телятины: вечером печёнки достать не удалось.
Микадо… О, Микадо был совсем иной. Он не капризничал, не ломался.
Вышел из корзинки, обошёл и старательно обнюхал все углы в доме. Делал он это не спеша, тщательно. Осмотрел всех нас по очереди.
Если бы не то, что он был такой маленький, меньше нашего Тузика — то есть не доставал мне даже до колена, — можно было бы сказать, что он смотрел на нас свысока.
«Что вы за публика?» — спрашивал он взглядом.
Крися попробовала его погладить. Пёсик оскалил зубки.
«Прошу без фамильярностей!» — коротко сообщил он.
— Микадик, золотко, душечка! — пыталась умилостивить его панна Агата.
Она взяла пса на руки. Микадо, однако, явно не любил нежностей. Он вырвался из рук хозяйки и вскочил на кресло. Посмотрел на нас с таким высокомерным видом, что без палки и не подходи!
— Вы видите, видите? Какой царственный вид, какое величие! Микадо, настоящий микадо! — восторгалась панна Агата поведением японской собачки, которая действительно восседала на кресле словно на золотом троне.
Во время обеда Сандик — скажу это сразу и без обиняков — был невыносим, поистине невыносим. В жизни не видал такой надоедливой собачонки!
Он забрался к Крисе на колени. Но вовсе не затем, чтобы лежать там спокойно. Он пытался оттуда
