В его губернию въезжаешь как в рай. Дорожные виды в «Мертвых душах» Гоголя
Какие черты личности приезжего раскрываются в приведённом фрагменте?
Жаль, что несколько трудно упомнить всех сильных мира сего; но довольно сказать, что приезжий оказал необыкновенную деятельность насчет визитов: он явился даже засвидетельствовать почтение инспектору врачебной управы и городскому архитектору. И потом еще долго сидел в бричке, придумывая, кому бы еще отдать визит, да уж больше в городе не нашлось чиновников. В разговорах с сими властителями он очень искусно умел польстить каждому. Губернатору 13 намекнул как-то вскользь, что в его губернию въезжаешь как в рай, дороги везде бархатные, и что те правительства, которые назначают мудрых сановников, достойны большой похвалы. Полицеймейстеру сказал что-то очень лестное насчет городских буточников; а в разговорах с вице-губернатором и председателем палаты, которые были еще только статские советники, сказал даже ошибкою два раза ваше превосходительство, что очень им понравилось. Следствием этого было то, что губернатор сделал ему приглашение пожаловать к нему того же дня на домашнюю вечеринку, прочие чиновники тоже, с своей стороны, кто на обед, кто на бостончик, кто на чашку чаю.
О себе приезжий, как казалось, избегал много говорить; если же говорил, то какими-то общими местами, с заметною скромностию, и разговор его в таких случаях принимал несколько книжные обороты: что он незначащий червь мира сего и не достоин того, чтобы много о нем заботились, что испытал много на веку своем, претерпел на службе за правду, имел много неприятелей, покушавшихся даже на жизнь его, и что теперь, желая успокоиться, ищет избрать наконец место для жительства, и что, прибывши в этот город, почел за непременный долг засвидетельствовать свое почтение первым его сановникам. - Вот всё, что узнали в городе об этом новом лице, которое очень скоро не преминуло показать себя на губернаторской вечеринке. Приготовление к этой вечеринке заняло с лишком два часа времени, и здесь в приезжем оказалась такая внимательность к туалету, какой даже не везде видывано. После небольшого послеобеденного сна он приказал подать умыться и чрезвычайно долго тер мылом обе щеки, подперши их извнутри языком; потом, взявши с плеча трактирного слуги полотенцо, вытер им со всех сторон полное свое лицо, начав из-за ушей и фыркнув прежде раза два в самое лицо трактирного слуги. Потом надел перед зеркалом манишку, выщипнул вылезшие из носу два волоска и непосредственно за тем очутился во фраке брусничного цвета с искрой. Таким образом одевшись, покатился он в собственном экипаже по бесконечно широким улицам, озаренным тощим освещением из кое-где мелькавших окон. Впрочем, губернаторский дом был так освещен, хоть бы и для бала; коляски с фонарями, перед подъездом два жандарма, форейторские крики вдали - словом, всё как нужно.
Показать текст целиком
Приезжий, описанный в данном фрагменте, не кто иной как господин Чичиков. С первых минут пребывания в городе герой стремится расположить к себе его жителей, а точнее «отцов» города. Так Чичиков «губернатору намекнул, что в его губернию въезжаешь, как в рай», а «полицеймейстеру сказал что-то очень лестное насчёт городских будочников». Всё это свидетельствуют о таких качествах героя, как лицемерие, умение приспосабливаться. То, что Чичиков использует слова «ваше превосходительство» в разговорах с вице-губернатором и председателем палаты, хотя они «ещё только статские советники», говорит о дальновидности героя
Поэма Н.В. Гоголя «Мертвые души» - одно из величайших произведений в мировой литературе. В. Г. Белинский писал: «Мертвые души» Гоголя – творение столь глубокое по содержанию и великое по творческой концепции и художественному совершенству формы, что одно оно пополнило бы собою отсутствие книг за десять лет…»
Гоголь работал над своею поэмой целых 17 лет: от первоначального замысла (1835) до последних фрагментов и штрихов (1852). На протяжении этого времени его замысел менялся. В итоге в своем произведении писатель дает возможность увидеть всю, современную ему, Россию и выводит множество разнообразных характеров и типов людей.
Представителем нового класса предпринимателей является в поэме Павел Иванович Чичиков. Гоголь говорит о таких людях, как он: «страшная и подлая сила ». Подлая, потому что заботится только о своей выгоде и наживе, используя все средства. «Приобретатели», по мнению Гоголя, не способны возродить Отечество.
Страшная, потому что очень сильная. А сильная, потому что первые в России дельцы были предприимчивыми, целеустремленными, очень неглупыми людьми. Поэтому мне кажется, что, несмотря на все отрицательные стороны, Чичикова можно считать незаурядной личностью.
Начнем с того, что ему пришла в голову идея нажиться на мертвых ревизских душах. Я считаю, чтобы составить и продумать такой план, требуется ум, практическая сметка, хорошее знание жизни. Важно отметить, что практический склад ума проявлялся у Чичикова с самого детства. «…показав оборотливость почти необыкновенную», он «слепил из воску снегиря, выкрасил его и продал очень выгодно». Потом начал продавать богатым товарищам съестное, выдрессировал (!) и выгодно продал мышь. Причем Павлуша не тратил заработанные им деньги, а терпеливо их копил, отказывая себе во всем. Для этого тоже, на мой взгляд, требуется целеустремленность и большая сила воли.
Почему же маленький Чичиков отказывал себе во всем, а не радовался жизни, как другие дети? Родители героя были бедные дворяне, у которых в крепостных была только одна семья: «Жизнь при начале взглянула на него как-то кисло-неприютно…» Павлуша рос в атмосфере строгости, уныния, какой- то тоски. У него не было друзей, он не играл в детские игры, даже пошалить ему было нельзя: «…краюшка уха его скручивалась очень больно ногтями длинных …пальцев…». Из детства наш герой вынес лишь одну истину: «Товарищ или приятель тебя надует и в беде первый тебя выдаст, а копейка не выдаст, в какой бы беде ты ни был. Все сделаешь и все прошибешь на свете копейкой». Всю свою последующую жизнь Чичиков посвятил тому, чтобы «беречь и копить копейку».
Я не могу назвать Павла Ивановича совершенно аморальным человеком: «Нельзя, ..сказать, чтобы он не знал ни жалости, ни сострадания; он чувствовал и то, и другое, он бы даже хотел помочь, но только, чтобы не заключалось это в значительной сумме…»
Какова же была у Чичикова цель в жизни? Он не копил деньги ради денег, а мечтал сделаться богатым и жить в свое удовольствие. Ради этого он годами был усидчив, аккуратен, опрятен, неизменно любезен, очень прилежен: «С раннего утра и до позднего вечера, не уставая ни душевными, ни телесными силами, писал он, погрязнув весь в канцелярские бумаги, не ходил домой, спал в канцелярских комнатах на столах, обедал подчас со сторожами и при всем том умел сохранить опрятность, порядочно одеться, сообщить лицу приятное выражение и даже что-то благородное в движениях».
Позже Чичиков добивается «хлебного местечка», затем «копит копейку» в других учреждениях, не гнушаясь, правда, самыми нечистоплотными методами. Но все затеи героя проваливаются. Тем не менее, несмотря на неудачи, Павел Иванович не сдается и не падает духом, а упорно продолжает идти к своей цели.
Я считаю, что афера с мертвыми душами потребовала от Чичикова смелости, риска, энергичности, хорошего знания человеческой психологии. Ведь, действительно, герой – отличный психолог. В разговоре с чиновниками он «искусно умел польстить каждому»: «Губернатору намекнул как-то вскользь, что в его губернию въезжаешь, как в рай, дороги везде бархатные… Полицмейстеру сказал что-то очень лестное насчет городских будочников…а в разговорах с вице-губернатором и председателем палаты сказал даже ошибкою два раза: «ваше превосходительство», что очень им понравилось».
С помещиками Чичиков также разговаривает на их языке, видя каждого насквозь и легко добиваясь своего. С Маниловым он приторно сладок и изыскан, с Коробочкой вежлив, но тверд, с Ноздревым фамильярен и нагловат, с Собакевичем Чичикову понадобилось все его терпение и актерское искусство… Но, в любом случае, наш герой почти у каждого покупает мертвые души.
Первый том поэмы заканчивается бегством Чичикова из города. Но я думаю, и это подтверждает второй том, что Павел Иванович не оставит своей затеи. Он и дальше будет «копить копейку».
Прочитав поэму «Мертвые души», я считаю, что Павла Ивановича Чичикова можно назвать яркой и незаурядной личностью. Это очень способный человек с богатыми возможностями. Жаль, что он их использовал недостойно, впрочем, как и многие современные предприниматели. Но все-таки где-то в глубине души, на мой взгляд, нельзя не восхищаться Чичиковым – гениальным бизнесменом по своей сути.
В поэме «Мёртвые души» Н. В. Гоголь рисует «тёмное царство» помещиков, погрязших в обжорстве, пьянстве, мелком скопидомстве, патологической жадности и накопительстве.
Среди них появляется новый герой - порождение капиталистического развития России 40-х годов ХIХ века, всеобщего беспорядка в стране, бедственного положения крепостного народа.
Черты характера нового типа человека можно увидеть в Павле Ивановиче Чичикове, проявившем дух буржуазного дельца, предпринимателя - хитрость и изворотливость, которые преломляются в нём весьма своеобразно, однобоко: В авантюризме, мошенничестве, афере. «Что он не герой, исполненный совершенств и добродетели, это видно, - пишет Н. В. Гоголь. - Кто же он? Стало быть, подлец? Почему же подлец, зачем же быть так строгу к другим?.. Справедливее всего назвать его: хозяин, приобретатель. Приобретение - вина всего; из-за него произвелись дела, которым свет даёт название не очень чистых дел...».
Почему Н. В. Гоголь называет Чичикова «подлецом»? Проявив дьявольскую силу ума, изощрённость, ловкость и плутовство, Павел Иванович решает «провернуть» некое дельце - скупить у тугодумов-помещиков мёртвые души как живые и заложить их в опекунский совет, получив кругленькую сумму денег. Подлость мошенника заключается в том, что он, забыв о человеческой совести, обирает прежде всего сирот, на содержание которых шли вырученные деньги от залоговых операций, тем самым рассчитывая нажиться на горе и слезах обездоленных детей, и без того полуголодных и плохо одетых.
Но Чичиков об этом не задумывается. Больше всего он заботится «о своих потомках» и мечтает о тихой семейной жизни, «бабёнке», детках, которые должны жить в изобилии и довольстве в собственной деревеньке, приносящей изрядный доход. А для нужен капитал - главная цель жизни гоголевского героя - «рыцаря копейки».
Ради своей сокровенной мечты Павел Иванович ещё в ранней юности проявляет большую энергию, плутовство и предусмотрительность, умение обворовать людей, вкрасться в их доверие льстивостью; изобретательством, жизненной цепкостью добиться своего - накопить денег. Он не гнушается ничем. Ещё в училище начинает заниматься спекуляцией: «... накупивши на рынке съестного, садился в классе возле тех, которые были побогаче, и как только замечал, что товарища начинало тошнить, - признак подступающего голода, - он высовывал ему их-под скамьи будто невзначай угол пряника или булки и, раззадоривши его, брал деньги, соображаяся с аппетитом». «Показав оборотливость почти необыкновенную», выгодно продал снегиря, мышь, которую научил выполнять разные приказы. На всю жизнь запомнил он наказ отца беречь деньгу: «... больше всего береги и копи копейку: эта вещь надёжнее всего на свете... всё пробьёшь на свете копейкой».
Человек новой формации, Чичиков понимает, что скопидомством капитал не наживёшь: его надо пускать в оборот. Действуя таким образом, Павел Иванович потихоньку нащупывает пути применения своим деньгам на службе: пристроился в комиссию для «построения» какого-то казённого капитального строения, а потом в таможню, отказывая себе во всём (Чичиков умел ждать своего «звёздного часа»). Служил с рвением (... это был чёрт, а не человек: он отыскивал в колёсах, дышлах, лошадиных ушах...» контрабандный товар), одновременно хитро и осторожно дожидался момента, когда взятки можно будет брать не по мелочам, а сразу большим кушем. И время это пришло: «... в один год он мог получить то, чего не выиграл бы в двадцать лет самой ревностной службы». Заработав на «испанских баранах» 400 тысяч рублей, Чичиков вскоре лишился их, потерпев «по службе за правду», но рук не опустил. С 10 тысячами Павел Иванович вновь пускается в спекуляцию с мёртвыми душами.
Неукротимая энергия и изобретательность оборачивается в герое поэмы утратой нравственных понятий, всего человеческого в себе. Приобретая своё благополучие, переступая нормы христианской морали - любовь, доброту, милосердие и истину - , создавая для себя особую шкалу ценностей, он становится на путь деградации, нравственной нищеты и теряет свою личность. В отношении с людьми Чичиков многолик. Его неуловимость подчёркивается писателем во внешности: «... не красавец, но и не дурной наружности, ни слишком толст, ни слишком тонок; нельзя сказать, чтобы стар, однако ж и не так, чтобы слишком молод». В разговоре с теми, кто властвует, он очень искусно умел польстить каждому. Губернатору намекнул, «что в его губернию въезжаешь как в рай». «Полицмейстеру сказал что-то очень лестное насчёт городских будочников».
«Отцы города», бюрократы, взяточники и бездельники, люди с нечистой совестью, отзываются о Павле Ивановиче как о человеке порядочном, благонамеренном, дельном, знающем, почтенном, любезном и «преприятном». С распростёртыми объятиями встречают они его в городе, потому что в Чичикове, как в оборотне, «всё оказалось, что нужно для этого мира: и приятность в оборотах и поступках, и бойкость в деловых делах».
С поместными дворянами Павел Иванович проявляет лицемерие, проницательность и прозорливость, сумев каждому угодить и подойти к каждому по-особому, тонко рассчитав свои ходы и приспособив к характеру помещика манеру обращения и тон речи. У Манилова соревнуется в слащавой любезности и слезливом благодушии; у Коробочки - грубоват и примитивен; у Ноздрёва кажется наглым, бойким и разбитным; с Собакевичем говорит деловым и категоричным тоном, показывает себя прожжённым и прижимистым коммерсантом; Плюшкину «сочувствует» в его бережливости и скупости.
Н. В. Гоголь постоянно подчёркивает внешнюю опрятность своего героя, его стремление к чистоте, дорогому и тонкому голландскому белью, модному костюму «коричневых и красноватых цветов с искрою», которые резко контрастируют с внутренней нечистоплотностью Павла Ивановича: поступком с бывшим учителем и суровым повытчиком, своим начальником, которого ловко надул, разыгрывая роль жениха. Эстета Чичикова оскорбляет вид грязных канцелярских столов, но не смущают чиновники-взяточники, за грош продающие честь и совесть. Ему неприятен запах, распространяемый Петрушкой, зато он радуется, что у Плюшкина «крестьяне как мухи мрут», и мечтает, чтобы было побольше эпидемий и мужицких могил. За внешней приятностью и благопристойностью скрывается моральная нечистоплотность «приобретателя» и хищника.
В отличие от «мёртвых душ» помещиков и чиновников, образ Чичикова дан Н. В. Гоголем в развитии. У героя поэмы есть свои взлёты и падения, в его душе происходит борьба Бога и чёрта, проявляются черты характера, казалось бы, ему чуждые. Сентиментально мечтает Павел Иванович о губернаторской дочке - молоденькой девушке, на балу смотрит на неё, «будто оглушённый ударом»; ловко «подшаркивает ножкой» перед дамами; критически отзывается о Собакевиче. Но никакого преображения, переворота в душе гоголевского персонажа не происходит. Расчёт вытесняет у этого «порядочного человека» все чувства, а беседа с собственной совестью оправдывает преступление: «Несчастным я не сделал никого: я не ограбил вдову, я не пустил никого по миру, пользовался от избытка, брал там, где всякий брал бы...».
А. Белый называет П. И. Чичикова «покупателем живой человеческой совести»,»подлинным чёртом» и «провокатором жизни», а Д. И. Писарев сравнивает героя «Мёртвых душ» с Молчалиным: «Чичиков и Молчалин преуспевают, живут в своё удовольствие, откладывают копеечки на чёрный день, в то же время обделывают свои дела так искусно и так осторожно, что чёрные дни никогда не являются... Чичиков и Молчалин любят оставаться в тени и в неизвестности, потому что их мелкие предприятия требуют для своего процветания мрака и тишины...» Отмечая типичность Чичикова, В. Г. Белинский характеризует его как «героя нашего времени», который встречается и за границей, «только в другом платье». «Вся разница в цивилизации, а не в сущности».
Знакомясь с чиновниками и демонстрируя «очень искусно» умение «польстить каждому», Чичиков «намекнул как-то вскользь» губернатору, «что в его губернию въезжаешь, как в рай, дороги везде бархатные» (VI, 13). Так впервые возникает в «Мертвых душах» некое представление о дорожном пейзаже, достоверность которого сразу же ставится под вопрос: мнение героя, принявшее, как свойственно было его «разговору» в определенных случаях, «несколько книжные обороты» (VI, 13), продиктовано исключительно желанием понравиться и даже «очаровать» (VI, 16).
Однако картина, которую живописует повествователь, когда герой отправляется к Манилову, не слишком похожа на райскую: «Едва только ушел назад город, как уже пошли писать по нашему обычаю чушь и дичь по обеим сторонам дороги: кочки, ельник, низенькие жидкие кусты молодых сосен, обгорелые стволы старых, дикий вереск и тому подобный вздор. Попадались вытянутые по шнурку деревни, постройкою похожие на старые складенные дрова, покрытые серыми крышами с резными деревянными под ними украшениями в виде висячих шитых узорами утиральников. Несколько мужиков по обыкновению зевали, сидя на лавках перед воротами в своих овчинных тулупах. Бабы с толстыми лицами и перевязанными грудями смотрели из верхних окон; на нижних глядел теленок или высовывала слепую морду свою свинья. Словом, виды известные» (VI, 21-22).
Используемая повествователем разговорная лексика («чушь и дичь», «вздор»), усиливая выразительность описания, куда более соответствует увиденной картине, чем книжные обороты. Может показаться, что представшие перед его взором дорожные виды потому только «виды известные», что совершенно обычные и обыкновенные; стало быть, совершенно обычны и обыкновенны (что подчеркнуто выражениями «по нашему обычаю», «по обыкновению») именно «чушь и дичь» — и именно эти-то «чушь и дичь», виды, обозначенные словами-синонимами, и являют собою «виды известные». Значение контекстных синонимов приобретают между тем все детали представленной картины, выступающие таким образом как компоненты градации «чуши и дичи». Отчетливое ощущение подобной градации создает прежде всего выделительно-перечислительная интонация, но также и нарастающая семантическая значимость деталей описания, которое открывают «кочки» и замыкает «свинья».
Принципу сюжетной градации отвечает описание заключительного выезда Чичикова из города, перекликающееся с картиной, приведенной выше, но вместе с тем предельно расширяющее представление о «видах известных»: «И опять по обеим сторонам столбового пути пошли вновь писать версты, станционные смотрители, колоды, обозы, серые деревни с самоварами, бабами и бойким бородатым хозяином, бегущим из постоялого двора с овсом в руке, пешеход в протертых лаптях, плетущийся за 800 верст, городишки, выстроенные живьем, с деревянными лавчонками, мучными бочками, лаптями, калачами и прочей мелюзгой, рябые шлагбаумы, чинимые мосты, поля неоглядные и по ту сторону, и по другую, помещичьи рыдваны, солдат верхом на лошади, везущий зеленый ящик с свинцовым горохом и подписью: такой-то артиллерийской батареи, зеленые, желтые и свеже-разрытые черные полосы, мелькающие по степям, затянутая вдали песня, сосновые верхушки в тумане, пропадающий далече колокольный звон, вороны, как мухи, и горизонт без конца...» (VI, 220).
И здесь все детали нарисованной повествователем картины (количество которых резко увеличивается) наделяются значением контекстных синонимов, так что «вздором» вновь становятся самые разнородные, но сближенные по значению явления. Что же касается выделительно-перечислительной интонации, то она заметно усиливает экспрессивность описания, в котором отражается меняющееся (от начала к концу поэмы) отношение повествователя, обретающего панорамное зрение, к влекущему его пространству, где «ничто не обольстит и не очарует взора» (VI, 220). Значимая перекличка двух картин призвана подчеркнуть, что нагнетание элементов «чуши и дичи» и «тому подобного вздора» идет в сюжете поэмы по восходящей линии, однако «горизонт без конца», указывая на смену ракурса восприятия (маркированную и слуховым аспектом последнего), открывает символическую перспективу повествования, отсутствующую в первой картине, где место «горизонта» занимает «морда свиньи».
Но меняется ли при этом отношение к «видам известным» как к «чуши и дичи»? Будучи фрагментом изображенного пространства, дорожный пейзаж, при всей его обыкновенности, обнаруживает признаки чего-то необычного, так что и в этом случае действует характерное для описаний «известного рода» (VI, 8), с подчеркнутой установкой на повторяемость, «отступление от „нормы“» , призванное разрушить инерцию восприятия известного и превратить его в неизвестное. Парадокс подобного описания в том, что включенные в него детали, при всей их визуальной достоверности, в своей совокупности непременно создают впечатление «вздора»; при этом та или иная деталь не просто идентична выражающей этот «вздор» картине, но представительствует за нее, как в доме Собакевича «каждый предмет, каждый стул, казалось, говорил: и я тоже Собакевич! или: и я тоже очень похож на Собакевича!» (VI, 96). Так, в дорожном пейзаже, что в первом, что во втором, составленном из такого рода достоверных деталей, аномальной оказывается вся картина: здесь все «виды известные» - и все поистине «чушь и дичь».
Именно «чушь и дичь» являются онтологическим свойством мира, в организации которого важная роль принадлежит алогизму и абсурду. Не только в повестях, где гротеск и фантастика определяют ход событий и поведение персонажей, но и в «Мертвых душах» Гоголь ставил перед собой задачу «изобразить невероятное и неправдоподобное»; причем даже «мелочи», которые выглядят правдоподобными, оказываются у него «гиперболичны и неправдоподобны» . Из них как раз и складывается и строится дорожный пейзаж, когда образным преувеличением является скопление подробностей, порождающее представление о размерах и безграничности «чуши и дичи».
Было отмечено, что описание видов, наблюдаемых Чичиковым, отправившимся к Манилову, выглядит вроде «как „подлинный список“ с самой действительности», но и «несколько фантастично» . И что картина, являющая подобные виды, отвечает принципу «необычности» в смысле доведения «некоего качества» изображаемого предмета «до крайних его пределов» . Доведение до крайних пределов и есть проявление фантастичности; картина, о которой идет речь, фантастична в той мере, в какой фантастична действительность, где герой торгует и покупает, т. е. не выходит как будто в своем занятии за границы общепринятого, но «торгует ничем» и «покупает ничто» .
Интересы героя понуждают его «заглянуть в те и другие углы нашего государства, и преимущественно в те, которые более других пострадали от несчастных случаев, неурожаев, смертностей и прочего и прочего, словом - где бы можно удобнее и дешевле накупить потребного народа» (VI, 240). Так происходит освоение пространства бричкой, в какой Чичиков перемещается по дороге, разглядывая окружающие его виды. Он эти виды наблюдает, повествователь же их описывает; именно повествователю, а не герою, принадлежит выражение «виды известные», стилистическую маркированность которого, придавая ему иронический смысл, подчеркивает инверсия; инверсированным оказывается определение, передающее эмоциональную реакцию повествователя на так увиденную и нарисованную им картину. Эта картина, на которой запечатлены «чушь и дичь», нарисована взглядом и словом повествователя; герой движется в бричке, но для повествователя бричка «не движется, но движется фон» и меняются «декорации, тоже, кстати, неподвижные» . Герой занимает позицию наблюдателя внутри этой картины, что позволяет ему рассматривать попадающие в его кругозор предметы «с точки зрения движущегося объекта» , т. е. все той же брички. Однако неверно было бы заключить, что герой видит тот же самый дорожный пейзаж, что и повествователь: Чичиков видит виды, а повествователь видит «виды известные»; Чичиков замечает то, что способны заметить все, повествователю же открывается то, что воспринять и показать может только он.
Если вспомнить важное для Гоголя «слово: выпытывание», которым он «определяет свое отношение к предмету» , то можно сказать и по-другому: герой наблюдает (когда не отвлекается и действительно занят наблюдением за дорогой), а повествователь, рисуя картину, выпытывает у нее же ее скрытый смысл - и выпытывает взглядом и словом; сотворение движущегося в бричке героя идет одновременно с сотворением пейзажа как фона движения. И коли это «виды известные», и они тоже творятся, то по-разному они известные для героя, находящегося внутри картины и внутри брички, и для повествователя, создающего и эту картину, и эту бричку, с описания которой собственно и начинается поэма. Сначала возникает (возникает в речи повествователя) бричка, а уже потом сидящий в ней господин, но бричка и господин составляют единое целое; если без Чичикова (не приди ему в голову «сей странный сюжет») «не явилась бы на свет сия поэма» (VI, 240), то не явилась бы она и без брички, посредством которой «странный сюжет» реализуется.
Вот Чичикова, когда он едет к Коробочке, внезапно застигает ливень: «Это заставило его задернуться кожаными занавесками с двумя круглыми окошечками, определенными на рассматривание дорожных видов, и приказать Селифану ехать скорее» (VI, 41). Итак, окошечки определены на рассматривание дорожных видов, но никаких видов рассмотреть герою не удается: «Он высматривал по сторонам, но темнота была такая, хоть глаз выколи» (VI, 42). Чичиков видит «темноту», т. е. ничего не видит, поскольку ничего не может рассмотреть. Признаком символической иносказательности, как было показано , отмечен последовавший далее эпизод, когда бричка опрокинулась, а герой «руками и ногами шлепнулся в грязь» (VI, 42). Но и невозможность что-либо рассмотреть тоже несет в себе иносказательный смысл. Ср. с другим эпизодом, в конце поэмы, когда бричку Чичикова, покидающего навсегда город, останавливает «бесконечная погребальная процессия», которую герой «принялся рассматривать робко сквозь стеклышка, находившиеся в кожаных занавесках» (VI, 219). Но озабочен он не столько тем, чтобы что-то рассмотреть (процессию ведь он сквозь «стеклышка» видит), сколько тем, чтобы не увидели его самого, для чего и задергивает занавески. Задача Чичикова, почему он о себе «избегал много говорить; если же говорил, то какими-то общими местами» (VI, 13), чтобы его не рассмотрели; однако и сам он не способен рассмотреть (проникнуть внутрь рассматриваемого и увидеть то, что скрыто от внешнего взгляда) ни окружающие его виды, ни себя самого: все закрыто для него символической темнотой.
В случае Чичикова внешняя темнота оказывается проекцией темноты внутренней, т. е. неспособности видеть и различать. Речь идет о поразившей героя онтологической слепоте. Манилову его предложение показалось проявлением безумия, пока Чичиков не разъяснил, что имеет в виду «не живых в действительности, но живых относительно законной формы» (VI, 34). Но законная форма уничтожает в действительности границу между живыми и мертвыми, позволяя приобретать как живые «те души, которые точно уже умерли» (VI, 35). Таков «главный предмет его вкуса и склонностей», заслонивший все прочие виды; покинув Манилова, «он скоро погрузился весь в него и телом и душою» (VI, 40). Именно предмет этот и есть главный для Чичикова дорожный пейзаж, который он постоянно держит перед глазами.
В «Мертвых душах» дорога вырастает по ходу повествования в символический образ, что придает сюжету поэмы универсальный смысл . Такой же универсальный смысл приобретают и рисуемые повествователем дорожные виды, имея в виду их прямое и метафорическое, как и у дороги , значение. С. Г. Бочаров писал о «картине человека», представление о котором «разбросано бесчисленными чертами и деталями» в мире Гоголя; эту картину «не прочитать без соотнесения с христианской концепцией дарованного каждому человека образа, который человек может либо возделать до богоподобия, либо испортить и исказить» . Это верно не только по отношению к гоголевскому человеку, но и к изображенному Гоголем миру, частью которого являются «виды известные»; мир этот тоже можно возделать или испортить, если обитающий в нем человек онтологически слеп и не отличает живое от мертвого. Вот почему повествователь, рассматривая своего героя, стремится заглянуть «поглубже ему в душу» и шевельнуть «на дне ее» то, «что ускользает и прячется от света» (VI, 242).
Ускользают же и прячутся не только виды, которые единственно занимают Чичикова и составляют заботящий его предмет; дорога недаром служит в поэме еще и испытанием героя, испытанием его способности выйти за пределы собственного кругозора, увидев встреченное «на пути человеку явленье, не похожее на все то, что случалось ему видеть дотоле, которое хоть раз пробудит в нем чувство, не похожее на те, которые суждено ему чувствовать всю жизнь» (VI, 92). Но «виденье», показавшееся «неожиданным образом», скрылось, вызвав у героя «мысли» (VI, 92-93), вновь связанные с приобретением и прямо отражающие деформированную картину человека.
Чичиков, пережидая, пока пройдет погребальная процессия, рассматривает ее в окошечки, а после думает, что это «хорошо, что встретились похороны; говорят, значит счастие, если встретишь покойника» (VI, 220). Но дело тут не только в народном поверье; напомним, что он «почувствовал небольшое сердечное биение», узнав от Собакевича, что Плюшкин, у которого «люди умирают в большом количестве», живет от него всего в «пяти верстах» (VI, 99). Привычно радуясь известиям об умерших, Чичиков и при виде похорон, не имеющих, казалось бы, прямого отношения к волнующему его предмету, не впадает в меланхолическое настроение и не склонен предаваться элегическим размышлениям о бренности жизни и тайне смерти; но в сюжете поэмы картина похорон именно с этим предметом и связана, однако ни эта картина, ни сам предмет не могут заставить героя ощутить и пережить «бег всеуничтожающего времени» .
А вот для повествователя дорожные впечатления служат непосредственным поводом для лирической рефлексии. Описывая дорогу как зрелище, оставившее след в его памяти, и вспоминая о своей реакции на увиденное, повествователь прослеживает изменения, которые произошли с ним и глубоко затронули его личность. Ср. начало: «Прежде, давно, в лета моей юности, в лета невозвратно мелькнувшего моего детства, мне было весело подъезжать в первый раз к незнакомому месту: все равно, была ли то деревушка, бедный уездный городишка, село ли, слободка, любопытного много открывал в нем детский любопытный взгляд» (VI, 110). И заключение: «Теперь равнодушно подъезжаю ко всякой незнакомой деревне и равнодушно гляжу на ее пошлую наружность; моему охлажденному взору неприютно, мне не смешно, и то, что пробудило бы в прежние годы живое движенье в лице, смех и немолчные речи, то скользит теперь мимо, и безучастное молчание хранят мои недвижные уста. О моя юность! о моя свежесть!» (VI, 111).
«Виды известные» - это и есть та пошлая наружность мира, обычные и обыкновенные для охлажденного взора картины, созерцаемые теперь повествователем; элегическая тональность лирического отступления отражает его переживания, в которых различимы вариации «устойчивых мотивов и символов» , характерных для элегической поэтики, и слышатся дорожные мелодии русской лирики. Что означает случившаяся с повествователем метаморфоза? То, что его, как и всякого человека, будь он хоть поэтом, севшим с утра в телегу жизни, к полдню, т. е. к середине жизни, порастрясло . И это совсем иная ситуация, чем у героя, который тоже был когда-то юным, был «мальчиком», перед которым однажды «блеснули нежданным великолепием городские улицы, заставившие его на несколько минут разинуть рот» (VI, 224-225), а теперь, когда явилось ему новое виденье, он «уже средних лет и осмотрительно-охлажденного характера» (VI, 92-93) и предаваться ламентациям по поводу утраты им юношеской свежести не склонен, предпочитая им житейские расчеты и выкладки. Тогда как взор повествователя, столь требовательного к себе, отнюдь не кажется охлажденным, и недаром обращается он далее к читателям, чтобы освежить их: «Забирайте же с собою в путь, выходя из мягких юношеских лет в суровое ожесточающее мужество, забирайте с собою все человеческие движения, не оставляйте их на дороге: не подымете потом!» (VI, 127).
Речь у повествователя идет и о дороге жизни, и о символическом пути человеческой души, о нерасторжимом единстве этих пути и дороги, служившем темой лирических размышлений в поэтических произведениях современников Гоголя. Ср. в стихотворении Баратынского «В дорогу жизни снаряжая...» (1825):
В дорогу жизни снаряжая
Своих сынов, безумцев нас,
Снов золотых судьба благая
Дает известный нам запас:
Нас быстро годы почтовые
С корчмы довозят до корчмы,
И снами теми путевые
У Баратынского в его «ранних элегиях» слово судьба обозначает «сам по себе ход времени»; вот как описывается лирическая ситуация в стихотворении «Признание»: «Человек не отвечает за то, что в нем происходит помимо него» . Не отвечает за то, если вернуться к нашему примеру, что происходит с ним в дороге жизни. У Гоголя судьба человека (и судьба героя, и судьба повествователя), которому суждено видеть в детстве и в юности сны золотые, запас которых с годами неизбежно растрачивается, зависит от него самого, сохранит ли он все человеческие движения. Говоря о том, какова «судьба писателя, дерзнувшего вызвать наружу все, что ежеминутно пред очами и чего не зрят равнодушные очи», повествователь завершает лирическое отступление знаменательным утверждением, «что много нужно глубины душевной, дабы озарить картину, взятую из презренной жизни, и возвести ее в перл созданья» (VI, 134).
Повествователь не просто видит картину, взятую из презренной жизни, но озаряет ее светом глубины душевной, светом внутреннего зрения, только и способного выразить невыразимое . Отсюда роль лирических отступлений как особого рода «окон» в повествовательной структуре поэмы: они, эти отступления, позволяют повествователю выразить те чувства и переживания, которые скрыты в глубине его души.
Для повествователя пребывание в дороге - это и средство познания презренной жизни, но и возможность вновь почувствовать себя творцом, способным озарить увиденную им картину: «Боже! как ты хороша подчас, далекая, далекая дорога! Сколько раз, как погибающий и тонущий, я хватался за тебя, и ты всякий раз меня великодушно выносила и спасала! А сколько родилось в тебе чудных замыслов, поэтических грез, сколько перечувствовалось дивных впечатлений!..» (VI, 222). Насмотревшись «видов известных», повествователь не случайно прибегает к лирической фигуре, обращению, действующему «как лирическая сила» ; здесь эта лирическая сила направлена на самого повествователя, который именно в дороге словно заново входит в самого себя . Он движется по дороге вместе с героем, герой наблюдает виды, обычные и обыкновенные, повествователь же зрит «виды известные» и озаряет увиденные картины; он, в отличие от героя, знает, что «еще не мало пути и дороги придется им пройти вдвоем рука в руку; две большие части впереди - это не безделица» (VI, 246). И что ожидают их новые и иные дорожные виды, известные и неизвестные, потому что путь, которым они будут идти, - это путь к себе, путь, на котором обретается внутреннее зрение, когда и герою, и читателям придется обратить взор «во внутрь собственной души» (VI, 245).
Вместе с художником Богорадом продолжаем социальный проект – напоминаем народу, какие книжки он когда-то читал, но забыл, про что там написано. Сейчас объясним про «Мертвые души» – не так про них нам в школе рассказывали.
Изучили мы первый том «Мертвых душ» вдоль и поперек. И поняли: а ведь хороший человек Чичиков. Непонятно, почему его все жуликом считают.
Вкратце сюжет. Павел Иванович Чичиков, чиновник в отставке, приезжает в город NN. Тут же знакомится с губернатором (вот времена были – с губернатором первый встречный мог познакомиться).
Потом Чичиков едет по окрестным помещикам и предлагает купить у них мертвые души – то есть тех крестьян, которые умерли, но по документам еще числятся живыми. Покупает штук четыреста, возвращается в город NN , оформляет документы по покупке. Тут в NN приезжает помещик Ноздрев, рассказывает, как у него Чичиков пытался мертвые души купить, но он не продал. Ноздреву не верят. Но следом помещица Коробочка приезжает – чтобы узнать, почем нынче мертвые души, не прогадала ли она.
Тут все: ах! какой кошмар! какая афера! Чичиков, наверное, вообще разбойник.
А Чичиков спокойно себе живет в гостинице, ничего не знает. Потом идет в гости к губернатору – а его уже не пускают. Чичиков уезжает из города.
Том заканчивается знаменитым гоголевским отступлением «Русь, куда ж несешься ты? дай ответ. Не дает ответа».
Что было дальше – неясно. Потому что второй том Гоголь написал, но то ли сжег его по ошибке, то ли сжег сознательно. То ли его украл граф Толстой (не Лев Николаевич, а Александр Петрович), в доме которого Гоголь умер.
Должен был быть еще и третий том – но Гоголь его просто не написал.
Поэтому что нам хотел сказать Гоголь про Чичикова, можно только домысливать.
Из того, что нам доступно, не очень понятно, что ж такого плохого Чичиков сделал. У него, у Чичикова, был план – купить 1000 мертвых душ по дешевке, под них взять ссуду в банке по 200 рублей за душу. На эти 200 тысяч купить имение и сделать его рентабельным хозяйством.
Фактически это рассказ про трудности российских стартапов в сельском хозяйстве. Банк не дает юному фермеру ссуду без залога. Фермер придумывает схему – покупает в залог мертвые души, освобождая тем самым от налогов помещиков (они должны их платить за крестьян, еще числящихся живыми) и даже доплачивает им (у Коробочки он купил 18 душ за 15 рублей, у Плюшкина – 198 душ по 32 копейки за штуку. Манилов 100 душ подарил. Собакевич продал порядка сотни по 2,5 рубля за душу).
Понятно, что и сам Чичиков ничего криминального в своей деятельности не видел (небольшой обман банка – к тому же несвершившийся еще – не в счет) – иначе не стал бы спокойно сидеть в городе NN , ожидая разоблачения.
Некоторые считают, что Чичикова подвела агрессивная маркетинговая политика – не надо было так напористо требовать мертвых душ у помещиков.
А мы подозреваем, что во всем виноват граф Александр Петрович Толстой, который утащил второй том «Мертвых душ» (и что там про Чичикова Гоголь написал – никто не знает). Доказательств вины графа Толстого, конечно, никаких. Но не зря же он был обер-прокурором Синода. Не доверяем мы ни Синодам, ни обер-прокурорам.
А художник Виктор Богорад считает, что вся книжка Гоголем вообще написана ради строчек про птицу-тройку и куда несешься ты. А Чичиков – так, для объема.
Очень вопрос про «куда несешься ты? дай ответ» Богорада занимает.
Сергей Балуев