Мэри Поппинс. -- Но понимать -- нет.
Барбару как будто ударили, и она тихонько заплакала. И у Джона на глаза навернулись слезы.
-- Это непоправимо. Так устроен мир, -- взывала к их разуму Мэри Поппинс.
-- Взгляните на них! Нет, вы только взгляните! -- насмешничал Скворец. -- Ревут белугой! Да у моих едва вылупившихся птенцов мозгов и то больше.
А Джон и Барбара, лежа в своих уютных постельках, плакали навзрыд, такими они чувствовали себя несчастными. Вдруг отворилась дверь и вошла миссис Банкс.
-- Мне послышалось, что дети плачут? -- сказала она и подбежала к кроваткам.
-- Что случилось, мои маленькие? Мои солнышки, мои птички? Почему они так горько плачут, Мэри Поппинс? Весь день они были такие хорошие, не слышно было ни звука. Что тут произошло?
-- Да, мадам. Нет, мадам. Конечно, мадам. Это, наверное, зубки, мадам, -- говорила Мэри Поппинс, стараясь не глядеть на Скворца.
-- Ну конечно, зубки, -- поспешила согласиться миссис Банкс.
-- Мне не надо никаких зубов. Я забуду из-за них все самое важное, -- голосил Джон, катаясь по кровати.
-- И я тоже, -- рыдала Барбара, уткнувшись в подушку.
-- Бедненькие мои, славненькие. Все, все будет хорошо. Вот только вырастут эти гадкие зубки, -- успокаивала близнецов миссис Банкс, бегая от одной кроватки к другой.
-- Ты ничего не понимаешь! -- еще сильнее вопил Джон. -- Мне не нужны твои зубки!
-- Никогда, никогда ничего хорошего не будет, -- плакала в подушку Барбара.
-- Да, да, все будет хорошо. Мамочка жалеет, мамочка любит своих деток, -- нежно ворковала миссис Банкс.
За окном послышался легкий писк. Это хихикнул Скворец, но поперхнулся, перехватив грозный взгляд Мэри Поппинс. И уже больше не позволил себе даже улыбнуться, наблюдая происходящее в комнате.
Миссис Банкс ласково гладила близнецов -- то одного, то другого, шептала слова, способные, как она думала, утешить даже в самом большом горе.
И Джон вдруг перестал плакать. Он был уже воспитанный мальчик, любил мамочку и помнил, чем он ей обязан. Не ее вина, что она, бедняжка, всегда говорит не то, что надо. И все потому, что не понимает их. И Джон простил свою маму -- лег на спину, всхлипнул, взял ножку и сунул пальчики в рот.
-- Ах ты умница! Ну что у нас за умный мальчик! -- восхитилась мама. Джон стал водить пальчиками по губам, как будто играл на губной гармошке, и миссис Банкс расцеловала его.
Тогда и Барбара -- пусть и ее похвалят -- оторвала от подушки мокрое личико и двумя ручками сняла сразу обе пинетки.
-- Ах ты мое сокровище! -- воскликнула с восторгом миссис Банкс, осыпая дочь поцелуями.
-- Вот видите, Мэри Поппинс. Вот дети и замолчали. Я всегда их успокою. Все, все хорошо, -- сказала миссис Банкс, точно пропела строчку колыбельной. -- И зубки все вырастут, -- прибавила она.
-- Да, мадам, -- вежливо ответила Мэри Поппинс.
Миссис Банкс улыбнулась близнецам, вышла из комнаты и тихонько притворила дверь.
В тот же миг Скворец разразился гомерическим хохотом.
-- Простите, ради Бога, мою неучтивость! -- воскликнул он сквозь смех. -- Но я правда, правда не могу удержаться. Какая сцена! Боже, какая сцена!
Джон не обратил на него никакого внимания. Он просунул сквозь прутья кроватки голову и сказал Барбаре тихим, идущим от сердца голосом:
-- Я ни за что не буду таким, как другие взрослые. Ни за что! -- он кивнул головой в сторону Скворца. -- Пусть они с Мэри Поппинс говорят, что хотят. Я никогда не забуду их язык.
Мэри Поппинс ничего не сказала, только улыбнулась загадочной, понимающей улыбкой.